Антипов А.В. Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала. Генерал рохлин: жизнь и смерть Жизнь и смерть генерала

Не только на протяжении своей недолгой жизни, но и после смерти генерал Рохлин ривлекал пристальное внимание народа. Свой жизненный путь он прошёл в стремлении и борьбе, направленных на повышение качества жизни всей страны. Сильная армия, развитая наука, стабильная экономика - все для блага человечества.

Лев Яковлевич Рохлин родился 6 июня 1947 года в Казахстане. Мать воспитывала будущего генерала, как и трех его братьев, одна. Отец Рохлина был задержан по политическим соображениям вскоре после рождения сына. На 10-м году жизни Льва семейство Рохлиных переехало в Ташкент. Именно там и провел юность будущий знаменитый генерал.

Начиная со школьной скамьи, Рохлин отличался высокой успеваемостью и работоспособностью. Это позволило ему получить Последующее образование будущий генерал получал в высшем общевойсковом командном училище Ташкента, а высшее - в Академии им. Фрунзе, а также в академии при Генеральном штабе.

Получив общевойсковую квалификацию, молодой офицер отказался от положенного отпуска и сразу же поехал на службу. По распределению он попал в группу советских войск в Восточной Германии. Служба забрасывала Рохлина от Заполярья до Туркестанского округа.

С 1982 по 1984 г. будущий генерал Рохлин служил в Афганистане. Начал он как командующий полком, но на второй год службы в его подчинении была дивизия. Лично принимал участие в сражениях и был несколько раз тяжело ранен. Тем не менее командование решило, что он не справился с одной военной операцией и как следствие в 1983 году его сняли с занимаемого поста и назначили заместителем командира мотострелкового полка. Но за безупречную службу уже менее чем через год генерал восстанавливается в предыдущей должности.

Конец 1994 - начало 1995 г. приходятся на службу в районе Чечни. Он возглавлял отдельный корпус на территории республики, участвовал в ряде операций по взятию районов Грозного и в кампаниях, организованных для переговоров с боевиками. Имея многочисленные награды, полученные за годы службы, от звания "Герой Российской Федерации" за участие в боях в Грозном генерал Рохлин отказался.

Не останавливаясь на достигнутом, он начинает работу над своей политической карьерой. Уже в 1995 г. его избирают депутатом Госдумы второго созыва. В 1996 г. генерал Рохлин присоединился к "Наш дом - Россия". Этот тандем принес ему должность по обороне.

Сентябрь 1997 г. стал переломным моментом в карьере генерала. Он принимает роковое решение создать собственную политическую партию. Это был один из сильнейших оппозиционных лидеров того времени, который беспокоился за судьбу армии и страны в целом. Однако разговоры сослуживцев и соратников Рохлина о том, что в его лице готовится переворот с целью устранения с должности президента России Бориса Ельцина, привели к тому, что Рохлина сняли с занимаемой должности.

Ночью 3 июля 1998 года политический деятель погиб от в загородном доме, расположенном в Подмосковье. Обвинение предъявили его жене, Тамаре, но кто убил генерала Рохлина, точно не установлено.

В результате долгих судебных разбирательств Тамара Рохлина, которая отказывается признавать свою вину, приговорена к 4 годам лишения свободы условно и к 2,5 годам испытательного срока.

Некоторые факты, касающиеся жизни и смерти генерала, остаются под вопросом. Хотел ли он совершить переворот, кто убил Л. Я. Рохлина и с какой целью,- это волнует жителей России и по сей день.

В Прионежском районе республики Карелия установлен памятник генералу Рохлину. За все время он заслужил не одну справедливую награду, отмечавшую его мужество и самоотверженную службу на благо своей Родины.

Текущая страница: 1 (всего у книги 20 страниц)

Антипов А.В.
Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.

Эхо выстрела, оборвавшего жизнь генерала Льва Рохлина, будет звучать еще очень долго. На небосклоне общественной жизни России последних лет фигура Рохлина выделялась своей неординарностью и авторитетом, чтобы вот так сразу подвести черту под его жизнью и загадочными обстоятельствами смерти. Боевой «окопный» генерал, он и в политике действовал как солдат – прямо и честно, не страшась трудностей и презирая опасность. Жизнь Рохлина оборвалась на взлете. Он был слишком неудобен, в его устранении были заинтересованы многие влиятельные лица. Рохлин знал об этом интересе и неоднократно говорил о нем..

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга эта была фактически написана до трагической гибели генерала Рохлина. Лев Яковлевич прохладно относился к идее написания книги о нем. И, прочитав рукопись, приложил все силы, чтобы в книгу вошли имена как можно большего числа людей, с которыми ему пришлось служить и воевать. Наш последний разговор на эту тему состоялся за две недели до смерти генерала.

После гибели Льва Яковлевича автор не стал изменять ничего, что говорило бы о генерале в прошедшем времени. Других существенных изменений по тексту, который был на тот момент, тоже не делалось. Ведь автор практически во всех оценках опирался на мнение генерала. И нельзя было допустить, чтобы это мнение, даже из лучших побуждений, было подвержено вольному толкованию. А авторские оценки личности самого Рохлина остались неизменны. Разве что негатив сегодня воспринимается по-другому и кажется не столь значительным, как казался при жизни Льва Яковлевича. Масштаб этой личности с каждым днем, отдаляющим нас от него, становится все более понятным: "Лицом к лицу – лица не увидать, – говорил поэт. – Большое видится на расстоянье".

Российскому обществу, к сожалению, еще только предстоит в полной мере осознать, кем был генерал Рохлин и какую часть самого общества он представлял.

Сегодня мы пока недооцениваем биографии людей. Все время ищем что-то особенное, что сами ни понять, ни почувствовать не можем. Мы впадаем в отчаяние, когда люди, на которых мы надеялись, которым верили, которых успели даже полюбить, вдруг оказываются на деле совсем другими. Последние годы эти разочарования преследуют нас постоянно.

Секрет наших разочарований прост: мы мало знаем биографии наших героев. Ведь если разобраться, то сегодня среди известных в стране политиков не много тех, чья жизнь могла бы стать примером для подражания. Большинство из сегодняшних политических кумиров скользили по жизни легко и непринужденно. Судьба не била их, не ломала, не проверяла на прочность их характеры и убеждения. Верхом их мужества были какие-нибудь "крутые" словечки, сказанные в очередном интервью или на разрешенном митинге. В лучшем случае они расхрабрились до участия в каких-нибудь авантюрах, итог которых известен и может вызывать лишь чувство сожаления.

Что касается лиц, наделенных сегодня государственной властью (имеются в виду члены правительства), то их биографии практически неизвестны обществу, а если и известны, то ничего, кроме недоумения, вызвать не могут. Это биографии заурядных чиновников, знающих жизнь по газетам, а свою работу по учебникам. На их счету нет ничего построенного, в их жизни нет ничего пережитого, в их судьбах нет того, что могло бы вызвать интерес и подсказать, что от этих людей можно ожидать.

Не лучше обстоит дело и в среде профессиональных военных. Но тут две составляющих. Во-первых, политика нынешнего руководства страны привела к тому, что о людях в погонах сегодня судят либо по тем, кто в центре Москвы стреляет из танков по гражданам своей страны, либо по тем, кто настроил себе многоэтажные особняки и ездит на "Мерседесах". Но чаще по тем, кто безропотно скулит у пустых касс частей и подразделений, клянча деньги на прокорм своих семей. А во-вторых, сами военные, несмотря на отнюдь не легкие судьбы, умудрились по-своему приспособиться к нынешней жизни. Приспособиться так, что уже мало кто верит, что военная служба закаляет характеры и формирует личности.

На этом фоне жизнь и судьба генерала Льва Рохлина – почти легенда. В его жизни было все – и боль потерь, и горечь разочарований. Был тяжелый труд, полный опасностей, и радость побед. Была борьба, была любовь. Были ошибки и заблуждения. Было все.

Не было только одного – предательства. Он никогда не изменял своей вере в Россию, в ее народ и в их лучшую долю. Он отдавал всего себя служению этой вере. И никогда не подстраивался под обстоятельства, которые навязывала жизнь.

Придя в политику в прямом смысле из окопов, Рохлин с поразительной быстротой стал одной из самых заметных политических фигур России. И это при том, что к тому времени казалось: все места на политическом поле уже заняты, все роли распределены. Генерал сломал это представление, и вскоре всем стало понятно: армия, несмотря на все свои проблемы, дала стране нового лидера всероссийского масштаба, лидера, сумевшего дать людям надежду, вселить веру и побудить к действиям. В то же время это напугало тех, кто давно обосновался на политической кухне и занял места в структурах власти. Рохлина в равной степени любили и ненавидели. Он стал единственным из политиков, кого Борис Ельцин обещал "смести". И единственным, чья смерть, несмотря на все разговоры о том, как она наступила, обнажила всю жестокость политического противостояния в стране.

Впервые о генерале я написал в 1995 году в девятом номере журнала "Воин", известного большинству читателей как "Советский воин". Очерк назывался "Профессионал".

Тогда Лев Яковлевич еще не был широко известен в стране и армии. Но о нем уже говорили.

Мне, автору этого очерка, хотелось донести до читателей образ российского генерала, человека необычной и трудной судьбы, сложного характера и неукротимой энергии. Образ, резко контрастирующий с тем, который сложился в российском общественном сознании за последние годы и о котором мы говорили...

Такую возможность давала не только война в Чечне, где Рохлин проявил недюжинные командирские способности, но и личность самого генерала, жизнь которого полна событий, прямо связанных с судьбой страны и ее армии.

В предлагаемой вашему вниманию книге сделана попытка продолжить этот рассказ. Но в основу положен качественно иной материал, который удалось собрать за прошедшие годы.

И главные из этих материалов касаются "странной" войны на Кавказе. Войны, которая раскрыла все язвы российского общества последнего десятилетия. Войны, ставшей результатом безответственной политики властей, порочности созданной ими системы управления государством. И наконец, войны, продемонстрировавшей организационный и технический развал Российской Армии, разложение нравственных устоев, на которых она держалась испокон веку.

В первой части книги рассказывается о том пути, который Лев Рохлин прошел до чеченских событий, о том, как формировался характер будущего генерала, его взгляды и привычки, как приобретался боевой опыт.

Во второй части книги мы с помощью генерала Рохлина подробно остановимся на событиях, происходивших в Чечне в декабре 1994 – феврале 1995 года. Расскажем о том, как шли боевые действия в Грозном и что происходило накануне его штурма. При этом мы в первую очередь будем говорить о чисто военных вопросах, о проблемах управления и взаимодействия войск в частности и силовых структур в целом. Эти вопросы мало изучены и практически не освещены в средствах массовой информации. А потому мало кто представляет, в чем состояли конкретные причины поражения армии на первом и втором этапе военной операции, как и в чем проявлялись пороки системы управления войсками и их подготовки в последние годы.

В третьей части мы расскажем о том, почему генерал Рохлин накануне выборов в Государственную Думу вошел в правительственное движение "Наш дом – Россия" (НДР), о его отношениях с Виктором Черномырдиным, о встрече с Борисом Ельциным и о тех иллюзиях, в плену которых пребывал "окопный" генерал. Кроме того, мы расскажем и о том, что делалось Комитетом Государственной Думы по обороне, который он возглавлял, для того, чтобы изменить ту ситуацию, которая неизбежно толкала и продолжает толкать Российскую Армию и всю оборону страны к краху. И даже не на полях войны. А прямо в казармах.

Здесь мы подойдем к вопросу о том, как получилось, что битые чеченскими боевиками генералы, авторы провалившихся планов боевых операций, виновники гибели тысяч солдат и офицеров, пренебрегшие всем богатым боевым опытом нашей армии, в результате сделали головокружительную военную карьеру, фактически встав у руля российских силовых структур... Здесь же мы совершим попытку понять, как связана оборонная политика властей, военная реформа, якобы проводимая ими, и разгром армии в Чечне.

И, наконец, читатель узнает о том, почему генерал вышел из НДР, начав создание оппозиционного властям политического движения "В поддержку армии, оборонной промышленности и военной науки".

Воспоминания, оценки, комментарии и размышления самого генерала лягут в основу нашего повествования.

А эпизоды из его жизни и службы будут лишним подтверждением тому факту, что в России есть люди, которые, несмотря ни на что, сохранили чувство ответственности за судьбу страны и ее солдат, что российская военная школа воспитала командиров, способных многому научить хваленых военспецов армии любой из стран, о которых принято сегодня говорить с восторгом.

Собранные в приложениях документы, почти все написанные Львом Рохлиным, дополнят повествование подробностями.

В заключение мы напомним некоторые события, которые предшествовали и которые произошли сразу после смерти генерала. События эти дают серьезный повод для того, чтобы не идти на поводу ни у одной из версий, тем более у версии о бытовом убийстве, за которую с завидным энтузиазмом ухватились не только руководители следственной бригады...

ПРОЛОГ

Армейские спецназовцы в Толстом-Юрте вблизи передовой выглядели довольно скромно, чем сильно отличались от милицейских «спецов», коими были напичканы аэродром в Моздоке и дороги в тылу войск. У них не было шикарных камуфляжей. Они не натягивали маски, и пистолеты Макарова из их карманов не торчали.

Но по секрету нам сказали, что если кто здесь и умеет воевать, так это Михалыч и его ребята.

«На войну не просись...»

В палатке царила темнота. Бойцы тихонько матерились, спотыкаясь о всевозможную утварь, рассованную по всем углам. В свете отблесков огня, пожиравшего дрова в чугунной печке, радист присоединял блок питания к рации. Что-то у него не ладилось. «Дай попробую», – рядом с ним кто-то сел на корточки. Меня попросили помочь затянуть ремень на снаряжении. Здесь все делалось запросто, без лишних слов. Мне потребовалось несколько часов и свет дня, чтобы начать отличать солдат от офицеров.

Михалыч недолго раздумывал: "Если хотите увидеть все сами, лезьте в машину". Командир спецназа шел на явный риск. Мы не скрывали, что в Моздоке никто не решался даже дать "добро" на поездку на передовую. "Это опасное дело", – говорили нам, как будто мы просили справку о безопасности. Но у Михалыча, похоже, было свое представление о риске.

Условие он поставил одно: фамилий не спрашивать. "Не хочу, чтобы в окно моего дома однажды вечером влетела граната".

Это не удивило. Нас уже не раз просили об этом и примерно так же объясняли причину. Невольно подумалось: "Может быть, поэтому по ту сторону фронта больше журналистов? Мстительность боевиков давно стала притчей во языцех. Будь я чеченцем и окажись на той стороне, пришлось бы не верить ни в искренность журналистов, ни в искренность называющих себя моими друзьями: какая дружба, если тебя боятся?"

Мы едем в район Беркат-Юрта, туда, где окопались "ульяновские" (так их здесь называют) десантники.

В кузове "Урала" вдоль бортов уложены мешки с песком. Офицер отдает солдатам команду: выбрать сектора наблюдения и приготовить оружие.

Проезжаем поселок Петропавловское. Много домов разбито. Несколько дней назад здесь шел жестокий бой, начавшийся с того, что местные жители завели в засаду роту внутренних войск, шедшую взять под охрану мост через реку Сунжу, протекающую сразу за поселком. По своей воле сделали это местные жители или нет, но, как говорится, из песни слов не выкинешь.

По всем признакам вместе с чеченскими боевиками здесь вели бой и наемники-немусульмане. Последние не добивают раненых: вывели бойца из строя и переносят огонь. Трупы их самих чеченцы не убирают. На балконе минарета как висел наемник, корректировавший огонь боевиков, так и висит. "Был бы мусульманин, давно бы сняли и похоронили", – говорят бойцы.

А вот и мост. За ним, у дороги, должен был лежать бронежилет и каска ефрейтора Валерия Кочкина. Здесь он погиб от пули снайпера. Всего в том бою погибло пять разведчиков из разведбата 20-й гвардейской мотострелковой дивизии. Их и роту внутренних войск буквально вытащили из ловушки танкисты, которых знают здесь по имени их командира – "батальон Мансура". "Это черти какие-то! – восхищались бойцы танкистами. -Били со всего хода: что ни залп, то накрытие. Никогда не думали, что из танковой пушки можно стрелять с такой же сноровкой, как из пистолета. А как двигались... Казалось, не несколько танков идут, а что-то единое, с одним экипажем".

Позднее, в госпитале Моздока, я услышу от раненых танкистов гордые слова: "Комбат у нас боевой". В отличие от других раненых они не были подавлены и держались с ощутимым достоинством, хотя боль у них была не меньше. В них было что-то такое, что вызывало не жалость, не сострадание, а уважение и даже почтительность, достойную не их возраста, а мастерства и мужества.

"Вот, – подумалось, – что значит умелое командование и авторитет командира".

Комбата танкистов майора Мансура Рафикова представили к званию Героя России. К этому же званию представили и старшину разведроты старшего прапорщика Виктора Пономарева, своим телом прикрывшего от огня раненого солдата Константина Арабаджиева. Пономарев погиб.

Костю отправили в госпиталь. А Валеру Кочкина убили во второй раз. Вертолет с его телом был сбит, едва только поднялся в воздух. Ни каски, ни бронежилета на месте его гибели уже не было.

За что же ребята воюют? За что гибнут? На что тратят свой талант такие, как Мансур?

Михалыч, отказавшись ответить на эти вопросы, назвал три вещи, присущие ему как бойцу и командиру: азарт, желание выжить и необходимость сохранить своих людей. Последнее даже не необходимость, а кое-что такое, что, как лезвие по сердцу, полосует при каждой потере. "Я просто не могу, – говорил он. – Не могу, когда теряю ребят. Это..." Он так и не нашел слова. Только мотнул головой. И сжал кулаки.

В нравственном плане еще в Афгане определились: «На войну не просись, а пошлют – не отказывайся».

О политическом на войне – ни слова.

О вождях – только матюги.

"В этой войне мы все равно не разберемся. Зато мы разберемся друг в друге".

Как десантники стали пехотой

Мы приближались к Беркат-Юрту. Отсюда до окраин Грозного километров пять-шесть. Десантники после головомойки, устроенной им мусульманским батальоном, похоже, утратили ощущение своей мощи. Оно и понятно. Раненый артиллерийский капитан, видевший всякое, о чем свидетельствовали две контузии, полученные в Афганистане, так характеризовал тот бой: «Били десантуру так, как будто не Чечня, а Россия в окружении». «Мы в город не пойдем, – говорил лейтенант-десантник. – Наши войска для этого не предназначены». «Наивный, – подумалось, – кто ж тебя спрашивать будет?»

Позднее пехотинцы объяснят: если разобраться, десантники и впрямь предназначены для другого. Их профиль: бить объекты в глубине обороны противника. Их стиль: внезапность и быстрота. А в лобовом бою, силой на силу, они слабы, Тем более они слабы при взламывании оборонительных рубежей. У них для этого ничего нет. Даже техники.

В поле за железной дорогой стояли три разбитые боевые машины десанта (БМД). Кто ни разу не видел, не поверил бы, что боевые машины могут так гореть: от них остались одни остовы.

Десантников в Чечне использовали как пехоту. Именно поэтому им, называемым "элитой войск", пришлось слезть с того пьедестала, на который их вознесло общественное мнение. Пьедестал оказался высоким – без грохота слезть не удалось. Пехотинцы десантникам сочувствовали.

Но "ульяновские" десантники прогремели еще и другим: своей самоуверенностью. Это, конечно же, не к бойцам относится, а к командирам. Последние пренебрегли советами, данными им уже обжегшимися армейцами и вэвэшниками (внутренние войска. – Ред.) в Виноградном и Толстом-Юрте: не ходите в ночь, не верьте в тишину. Десантники пошли в ночь. Залпы грянули из тишины.

Теперь "ульяновские" сидели, зарывшись в землю и заминировав все вокруг. Командиры заставляли солдат рыть землянки то в одном месте, то в другом. Бойцы несколько дней не имели возможности обогреться у костров, которые на открытых местах, естественно, запрещалось разводить.

В Моздок полетели "вертушки" с обмороженными. А следом – с подорвавшимися на минах. На своих минах.

Смертельный урок

До темноты Михалыч решил еще раз проверить дорогу вдоль окраин Беркат-Юрта.

Я так и не понял: подобные действия вытекали из задач спецназа или из сложившейся обстановки?

Проверить окрестности Беркат-Юрта надо было прежде всего для безопасности десантников, которые, похоже, оценивали ее лишь протяженностью линий окопов и широтой минных полей.

Оставалось загадкой: почему они даже в дневное время не контролировали окрестности вокруг своего лагеря? Почему небольшая группа бойцов и командиров, которым предстояла тяжелая, бессонная ночь, была больше озабочена проблемой безопасности лагеря, чем штаб целой дивизии, для которой беспечность однажды, совсем недавно, уже вышла боком?

"Я тебе об этом бардаке мог бы многое рассказать",-у Михалыча эти вопросы возникли, наверное, раньше, чем у меня.

Он ничего не рассказал. Но позднее я подумал, что с классической точки зрения группа не должна была "светиться" перед выходом на задание. Если противник не дурак (он не давал повода для такой оценки), то понял бы, что это не десантники проснулись. Это кто-то другой. Вполне возможно – спецподразделение.

И все же, готовясь к ночному рейду, нельзя было оставлять у себя за спиной "темное" село. Платить за это пришлось бы очень дорого. Вспомнились вчерашние слова Михалыча: "Я не могу, когда теряю ребят".

Группа на БТРе вышла в сторону Беркат-Юрта. Худшие подозрения оправдались. На колхозной ферме стоял готовый к бою танк. Немного в стороне – отлично замаскированные артиллерийские позиции: пушки при снарядах.

Все найденное добро следовало уничтожить или доставить в лагерь к десантникам.

С помощью одного БТРа этого не сделаешь. Вернулись на позиции. Взяли танк из группы поддержки. Решили проверить другие помещения. Но тут грянули выстрелы...

Пуля попала капитану Федору Присяжных под ключицу. Перебила сонную артерию. Могучий сибиряк, Федор долго цеплялся за жизнь. Он еще пытался опереться ногой, когда его тащили на броню танка.

Вчера мы пили с ним водку и упрекали, что он, такой огромный, занимает чуть ли не половину тесного вагончика. Сегодня в вагончик лазарета его не пустили. Врач лишь глянул: "Он уже умер". Ребята закурили. Молча. Федор заплатил жизнью за безопасность предстоящего рейда. И за жизнь тех десантников, которых той ночью могла накрыть обнаруженная артиллерийская батарея.

Батарею ребята добили. Танк тоже.

Заместитель командира разведбата, как и трое других офицеров-разведчиков, капитан Присяжных должен был пойти с группой спецназа рядовым бойцом. На учебу. Федор лишь недавно пришел из пехоты и новую профессию должен был осваивать с азов. Командир батальона послал своих офицеров со спецназом, зная, что лучшего урока им никто не даст.

Созданные в конце пятидесятых годов подразделения специального назначения призваны были вести диверсионно-разведывательные операции в стратегическом тылу противника. Они, по замыслу, должны были обнаруживать командные пункты, стартовые позиции стратегических и оперативно-тактических ракет, сообщать их точные координаты с тем, чтобы по этим объектам были нанесены высокоточные ракетные или авиационные удары. Кроме того, спецназовцы должны были сами пытаться вывести эти объекты из строя.

Однако до мировой войны дело, слава Богу, не дошло. Локальные же войны вынудили сузить эти задачи спецназа.

В Афганистане в первое время спецназовцы занимались охраной трубопроводов, штабов, выполняли конвойные задачи, сопровождали колонны с грузом... Лишь значительно позже их деятельность попытались направить в диверсионноразведывательное русло... (Подробнее с задачами спецназа и некоторых страницах его истории читатели могут познакомиться, прочитав журнал "Воин" (ныне "Воин России"), № 2, 3 и 4 за 1994 г. – Авт.)

Позднее я узнаю, что здесь, в Чечне, спецназ начал выполнение своих задач еще до начала боевых действий. Спецназовцы выявляли места сосредоточения техники, складов оружия и боеприпасов дудаевских сил. Оставалось нанести удары. Но команды не было.

Когда же войска вступили на территорию Чечни, выяснилось, что противник успел все рассредоточить. Группам спецназа пришлось гоняться за каждым отдельным танком и "градом". И то не сразу. Задачу спецназу поставили лишь тогда, когда войска стали вплотную подходить к Грозному.

Группа Михалыча должна была организовать засаду на предполагаемом пути перемещения установок "град" и попытаться уничтожить хотя бы одну из них. Накануне такая установка уже было развернулась для удара по лагерю "ульяновских" десантников. Но спецназовцы, проверявшие дороги в окрестностях, неожиданно выскочили на позицию. Машине удалось уйти.

Местная пропаганда сработала с завидной оперативностью: десантникам сообщили, что это аксакалы Беркат-Юрта не дали боевикам произвести залп.

Чеченские боевики старались использовать "грады" наверняка, поэтому били только прямой наводкой. А для этого надо быть ближе к цели. Машина не могла уйти далеко.

Стемнело.

– К командиру, – кто-то тронул меня за плечо.

Михалыч натягивал белый маскхалат.

– Не передумал?

– Нет. – Не мог же я признаться, что душа моя давно переместилась в пятки.

– Кто по какой-то причине не может идти, тому лучше остаться, – это говорилось уже для всех. – Никаких упреков не будет. Пойдете в другой раз.

На размышление мне и всем остальным давался час.

– Построиться!

Отказавшихся не было.

Вытягиваемся в цепочку. Впереди Игорь, сзади Эдик и Володя. Знаю всех только по именам. Выходим. Патрон в патроннике, автомат на предохранителе. Уже через километр почувствовал, что оделся слишком тепло. "Тут не угадаешь, – говорили мне ребята. – Если придется бежать, упреешь. А если лежать в снегу, замерзнешь".

Перед выходом я признался Игорю, что устал. Ноги одеревенели. Клонило в сон.

– Вам можно устать. – Я в группе был старше всех по возрасту, поэтому молодые ребята обращались ко мне на "вы". – А мне никак нельзя.

Но я видел, что он тоже не в лучшей форме. День, проведенный на холоде, операция в Беркат-Юрте, гибель Федора – все это не могло не вызвать физической и психологической усталости у людей.

Игорь – командир разведроты, один из тех, кто шел с Михалычем на учебу. Кроме того, ему, как и Эдику и Володе, была поставлена задача "ложиться грудью" за журналиста. "Отвечаете за него головой",-кивнул Михалыч в мою сторону. Игорь был старшим в нашей подгруппе.

Я не имел права подводить этих ребят, вынуждать их "ложиться грудью". Ведь, кроме всего прочего, они были мне очень симпатичны. Хотя бы тем, что не скрывали своих чувств и ощущений. Игорь после дневного рейда в Беркат-Юрт признался: "Когда Федор упал, я испугался".

Эти ребята знали, что такое смелость, а потому не стеснялись сказать о своих страхах.

Уже в Москве я услышал, как телевизионный ведущий заявил, что у него вызывает восхищение смелость тех военнослужащих, кто отказался ехать в Чечню. Не берясь судить отказавшихся, хотелось сказать этому парню в студии: "Заткнись. Что ты знаешь о тех, кто не отказался?"

Перебегаем дорогу. Идем вдоль лесочка. За каждым кустом чудится враг. Наверное, это и есть страх. Трудно понять. Отмеряем километры. Каждый следит за обстановкой и действиями идущего впереди. То присядем, то бросаемся в снег плашмя, то опять бежим. Время от времени в воздух взлетают осветительные ракеты. Прежде казалось, что они сгорают очень быстро, а теперь горят и горят.

Вспоминаю слова командира, инструктировавшего нас перед выходом: "Если видите, что вас не заметили, первыми не стрелять. Но помните: кто первый выстрелит, тот и прав". "Стреляешь – глаза не закрывай. Не попади в своего. Попала пуля – не орать. Никого не бросать".

"Не трусить! Нас самих боятся".

Ничего другого на ум не приходит. Нет вопросов ни о том, за что, ни о том, почему я воюю (воюю же, черт меня возьми).

Не знаю, что в это время думал Михалыч. Но вряд ли он размышлял о войне и мире, о смысле бытия. Перед выходом он заявил: "Все, хватит, последний раз иду. Буду теперь дежурить на телефоне и печку топить". По тому, как усмехались ребята, я решил, что говорит он об этом не первый раз. Они, наверное, знали, что для их командира проще рисковать самому, чем ожидать, как кончится рискованное дело, на которое уходят его люди. У печки бы он не усидел.

Хорошо, если бы такой непоседливостью страдали все, кто властен посылать людей на смерть.

Группа все ближе подходила к Грозному. Где-то в цепочке идет Дима. В Грозном у него отец, мать и дед с бабушкой. "До последнего надеялись, что все обойдется". Думал ли он, что придется с оружием освобождать родной город. "Зато места здешние знаю хорошо. Вон там моя дача. Если что, выведу всех". Он уверен, что среди боевиков его друзей-чеченцев нет: "Многие давно уехали. Воевать они не будут". – "Кто же тогда стреляет?" – "Кое-кто, конечно, есть. Но народ здесь жил богато. Им не до войны".

На память пришли разговоры с местными жителями, утверждавшими, что воюют в основном приезжие бандиты, для кого Чечня была не столько родиной, сколько местом, где они готовились к очередным преступлениям и отсиживались после вылазок. "Дудаев даже по-чеченски не говорит. Всю жизнь в Прибалтике прожил. Какая тут народная война? Какой "газават", если за него воюют все, кому Бог в виде баксов представляется?"

Вряд ли все так просто. Но очень хочется верить, что не с чеченским народом воюет Российская Армия.

Идем через поле. Офицеры просматривают его в приборы ночного видения. Легли. За ходом времени не уследишь. Только холод напоминает, что лежим уже долго. Тук-тук... Стучит сердце. Если накроют в чистом поле, то никому не уйти. А мне цыганка нагадала долгую жизнь. Соврала, наверное.

Встаем. Голова цепочки поворачивается назад. Рядом встал Володя. До этого он шел где-то впереди.

В машине, когда выезжали из Толстого-Юрта, я его спрашивал, почему он, майор, только заместитель командира группы?

"Вообще-то у меня другая должность. Но как было не пойти, когда ребята здесь воюют?"

Вот и думай после этого, за что и почему воюют эти ребята, рассуждай о политических взглядах и нравственных терзаниях, спорь о смелости и трусости. А у них своя мораль: как не пойти...

– Что случилось? – шепчу Володе на ухо.

– Похоже, нас поджидают. Поле просматривается в инфракрасном излучении. Слишком много было согласований!

– Подозреваешь, что кто-то узнал?

– Кто знает? Засада вон там, за полем, в лесочке. Просто так здесь никто бы не сидел.

Позднее, в Моздоке, рязанские десантники сказали мне, что ни одна из разработанных операций им на то время не удалась. "Стукачок где-то здесь, в штабе, сидит", – говорили они. Наверное, слишком много провалов в этой войне. Не захочешь, заболеешь шпиономанией.

Володя дает мне прибор ночного видения: "Наблюдай сам". Похоже, я ему надоел своими вопросами.

Именно через этот, похожий на бинокль, прибор видно работу приборов ночного видения, работающих в активном инфракрасном излучении. Этот прибор нас и выручил. Командир долго просматривал через него очередное поле, которое предстояло пересечь группе. Сначала не верилось, что впереди нас ждут. Но вот на опушке леса засветился один огонек. Затем другой. Третий.

Три точки. Это слишком много.

Наш прибор работал в пассивном режиме. Поэтому засечь его на той стороне не могли.

Можно было обойти поле по опушке леса. Но там группа уже ходила. А разведчики не ходят одной дорогой два раза.

В лесу тоже могли ждать.

"Сначала приложи прибор к глазам, а потом нажимай кнопку", – объяснил мне Володя.

Но я ничего подозрительного не вижу. От точки поворота мы уже далеко.

"Если они нас засекли, – объяснят ребята уже в лагере, – то не накрыли только потому, что думали, мы пойдем в обход".

Кто идет в обход, тому кажется, что он всех перехитрил, и его осторожность уже не та. Накрыть его проще.

"Я с самого начала чувствовал – что-то не то", – скажет потом Михалыч. Володя подтвердил: "В прошлый раз шли спокойно. Не было гнетущего чувства, что тебя где-то ждут".

Потом, в Моздоке, когда речь зайдет о чувстве опасности, необстрелянные офицеры заявят, что такого чувства не бывает. "Это чушь, – скажут они. – Просто страху ребята натерпелись. Вот и шарахались от каждого куста".

"Профессионализм, – подумалось, – это, наверное, не только умение что-то делать, но и умение чувствовать то, что другим кажется чушью".

В середине апреля 1942 года, 75 лет назад, в ходе Ржевско-Вяземской операции, сковавшей превосходящие силы врага на подступах к Москве, оказавшись в окружении, застрелился командующий 33-й армией генерал-лейтенант Михаил Ефремов. Плену он предпочёл смерть.

Здесь, думается, уместно вспомнить о двух других генералах, оказавшихся в такой же ситуации.

Генерал-лейтенант Андрей Власов, командующий 2-й ударной армией, штаб и части которой в том же 1942 году оказались в «котле» в районе Мясного Бора, не только сам изменил Родине, но и занялся формированием из советских военнопленных т.н. «Русской освободительной армии» – боевых сил, предназначенных для военных действий против Красной армии. Спасая шкуру, Власов из боевого генерала превратился в предателя и авантюриста и понес после войны заслуженную кару (был повешен по решению суда).

Генерал от инфантерии Александр Самсонов, командующий 2-й армией Северо-Западного фронта, отважно воевавшей в августе 1914 года в Восточной Пруссии, попал в окружение в ходе неудачного для русских войск сражения в районе Мазурских озер. И тоже, как и Ефремов, пустил себе пулю в висок, чтобы избежать германского плена…

Спасая себя, генерал Власов навеки опозорил свое имя, а генералы Самсонов и Ефремов, пожертвовав жизнью, своих имен не запятнали. Потому что честь для воина всегда дороже жизни…

Каков же был путь Михаила Григорьевича Ефремова к вершинам воинской доблести?

Родился он 27 февраля (11 марта) 1897 г. в Тарусе Калужской губернии (ныне Калужская область) в семье небогатых мещан. Трудовая деятельность началась рано: сызмальства помогал отцу по хозяйству на мельнице, а потом способного подростка приметил московский промышленник Рябов. Михаил вначале работал подмастерьем на фабрике Рябова в Москве, затем поступил учеником к мастерам-гравёрам, а потом — на шестилетние Пречистенские рабочие курсы.

На военную службу был мобилизован в сентябре 1915 г. Сначала служил рядовым в 55-м запасном полку, однако вскоре его отправили учиться в школу прапорщиков, в грузинский город Телави. По окончании её весной 1916-го он был направлен в Действующую армию, на Юго-Западный фронт.

Командиром артиллерийского подразделения участвовал в Брусиловском прорыве. Михаил Григорьевич, умный, решительный, богатырского сложения, быстро завоевал авторитет у солдат, которые вскоре стали уважительно звать его «наш прапор».

После Февральской революции 1917 года прапорщик Ефремов оказался на перепутье, между офицерством и солдатской массой, и с горечью наблюдал жуткую стихию анархии и дезертирства, захлестнувшую Русскую армию после издания провокационных директив Петросовета и Временного правительства о т.н. «демократизации».

Тем не менее, прапорщик Ефремов стал одним из первых кадровых военных, мобилизованных революцией. Рабоче-крестьянское происхождение, сочувствие идеям большевиков, честолюбивый характер – что еще нужно было для командирской карьеры в эпоху строительства нового мира?

Тогда, осенью 1917 года, он, как многие фронтовики, как тысячи рабочих, завтрашний день всецело связывал с программой РКП(б). И в красногвардейцы записался еще до появления декрета о создании Красной армии (вышедшего 15 января 1918 г.). А ведь он был из тех московских фабричных, кто не только сам умел держать винтовку в руках, но и владел командирскими навыками, знал на собственном опыте, что значит воинская дисциплина.

Как известно, в Москве большевикам и левым эсерам захватить власть оказалось сложнее, чем в Петрограде. Ефремов в эти дни был инструктором 1-го Замоскворецкого красногвардейского отряда, стрелял в сопротивлявшихся юнкеров на улицах Белокаменной…

В грозовом восемнадцатом ему доверили на Кавказском и Южном фронтах сначала красноармейскую роту, затем – батальон, полк, бригаду, стрелковую дивизию. Он бил белоказаков Краснова и Мамонтова, был ранен, угодил в воронежский госпиталь.

Подчеркнем, что его военная судьба в лихую годину Гражданской войны не была из ряда вон выходящей. В 1918 – 1919 гг. в Красную армию были мобилизованы или добровольно поступили на службу тысячи офицеров императорской армии. Назывались они в РККА, как известно, военными специалистами или, короче, военспецами. По сведениям Мобилизационного управления Всероссийского главного штаба, в период с 29 июля, когда декретом Совнаркома был объявлен первый (частичный) призыв бывших генералов и офицеров, по 15 ноября 1918 г. только по шести военным округам европейской части РСФСР было принято в Красную армию 20 488 бывших генералов и офицеров, а к концу 1918 года — 22 295 военспецов.

Конечно, известны случаи, когда отдельные военспецы совершали измену, перекидывались в лагерь белых, поднимали военный мятеж, как, например, бывший подполковник Муравьев. Но абсолютное большинство военных специалистов честно исполняли свой долг и не за страх, а за совесть служили Советской республике. Таков был и Михаил Ефремов.

При обороне в 1919 году Астрахани – стратегического центра, прикрывавшего вход из Каспия в Волгу, по которой шло снабжение центральных областей России хлебом и сырьем, – Ефремов выдвинул ряд оригинальных идей по переоснащению железнодорожных вагонов и платформ в подвижные артиллерийские батареи и пулеметные гнезда, и талантливо применил их.

В сражениях за Астрахань и Царицын краском был трижды ранен. В разгар боев по рекомендации председателя Временного ВРК С.М. Кирова вступил в ВКП(б). А в Бакинской операции 1920 года, командуя желдорполком из четырех бронепоездов, вписал свое имя в сложную историю Гражданской войны.

В ту пору власть в Баку принадлежала буржуазному мусаватистскому правительству, а азербайджанские большевики находились в подполье. Предсовнаркома Ульянов (Ленин) был противником «механического» присоединения Азербайджана к РСФСР: колонизаторская политика, по его убеждению, не обеспечивала прочного мира. Владимир Ильич стремился к созданию нового, союзного Азербайджана – тесно связанного с Советской Россией и политически, и экономически. Ведь бакинская нефть нужна была, как воздух.

И вот, после успешного завершения боев на Северном Кавказе 11-я армия РККА вышла к азербайджанской границе. Что было делать дальше? 17 марта 1920 г. Ленин телеграфировал Реввоенсовету Кавказского фронта: «Взять Баку нам крайне, крайне необходимо. Все усилия направьте на это, причем обязательно в заявлениях быть сугубо дипломатичными и удостовериться максимально в подготовке твердой местной Советской власти». Пришло время Ефремова…

Командуя группой из четырех бронепоездов, Михаил Григорьевич осуществил смелый прорыв своего желдорполка к столице Азербайджана, быстро покрыв дистанцию в 300 км. На головном бронепоезде «III Интернационал» следовали вожди азербайджанской революции Баба Алиев, Анастас Микоян и Газанфар Мусабеков. Артиллеристы Ефремова расчищали ему дорогу, рассеивая шрапнелью мусаватистские части. Беспримерный рейд бронепоездов обеспечил почти бескровный переворот в Баку.

Той весной молодой военачальник усвоил, что на войне важны не только верные тактические решения, не только выучка бойцов и опыт командиров, но и психологический климат, атмосфера доверия, которая соединяет армию с обществом.

А иначе – распад и бессилие, как случилось у мусаватистов…

В те дни, наверное, даже лидеры азербайджанских большевиков Баба Алиев и Анастас Микоян не представляли в точности, какое государство им предстоит строить после победы. Да и для Ефремова революционные идеи оставались скорее лозунгами – вряд ли он всерьез разбирался в марксизме, не располагая в напряженную пору военной страды временем вчитываться в научные труды. Просто в боевых условиях сомнения для командира недопустимы. Он присягнул Октябрю, проливал кровь за счастье трудового народа и заряжал своей верой других, беспрекословно, точно и в срок выполняя боевые приказы….

После Бакинской операции храброго комкора щедро, по-восточному изысканно наградило новое, Советское, правительство Азербайджана: он получил саблю с золотым эфесом, хрустальную вазу с драгоценными каменьями… А также стал кавалером ордена Красного Знамени РСФСР и аналогичного ордена Азербайджанской ССР за номером 1.

После победоносного завершения Гражданской войны Ефремов быстро шагнул в командующие войсками – поочередно Приволжского, Забайкальского, Орловского, Северо-Кавказского и Закавказского военных округов.

Но в роковом 37-м над ним, как над многими командирами, нависла беда… Герой Октября, арестованный по делу маршала Тухачевского командарм 2-го ранга Павел Дыбенко на допросах дал показания против Ефремова. К негативному флёру, окружившему Михаила Григорьевича, добавилось и его офицерское прошлое в Русской армии – тогда многих военспецов НКВД заведомо считало неблагонадежными.

Командующего округом «взяли на карандаш». Вызванный в столицу, он был поселён на два с половиной месяца под неусыпным надзором в гостинице «Москва». Фактически это был домашний арест. Дотошно проверяли каждый шаг, каждое слово. Затем начались допросы, на которых звучали фамилии Тухачевского, Якира… Другие генералы и офицеры в подобных ситуациях скисали, под давлением начинали «признаваться». Но не таков оказался Ефремов. Выдержка и сознание своей правоты его не подводили. А когда стало ясно, что из этой паутины без посторонней помощи не выбраться, он направил письмо наркому обороны Ворошилову. Обратился с письмом и к Анастасу Микояну – давнему бакинскому товарищу, который стал одним из влиятельных соратников Сталина.

Надо заметить, что немало таких отчаянных писем тогда осталось без ответа. А тут случилось невероятное. То ли подействовало заступничество наркома, бакинского боевого товарища, то ли сошлись какие-то линии в планах вождя… Словом, на Лубянку, к ежовским костоломам, Ефремов так, к счастью, и не попал. Но ему устроили последнюю проверку, похожую на спектакль.

Это был то ли допрос, то ли дружеская беседа с участием Ворошилова и Микояна, в присутствии вождя. Сталин молча выслушал объяснения Ефремова и на этот раз поверил герою Гражданской. Дело в отношении его закрыли.

…Первые месяцы Великой Отечественной, как известно, были самые трагические. Командуя 21-й армией, Ефремов ожесточённо дрался на могилевском направлении, задержал продвижение гитлеровцев к Днепру. В отчаянно тяжелом августе на время стал командующим войсками Центрального фронта. Налицо были огромные потери, сотни тысяч сдавшихся в плен красноармейцев, нескончаемые отступления, паника... Казалось, сбываются планы завоевателей, и советская «империя» вот-вот рассыплется, не выдержав самого мощного в мировой истории удара.

Но советские воины не желали мириться с этой, казалось бы, непререкаемой логикой. Духовная подмога пришла, в том числе, из героического прошлого. Офицеры вспоминали из училищного курса про далекую скифскую войну (проверенная на просторах Евразии тактика: заманить врага вглубь, а потом уничтожить), рассказывали солдатам в короткие минуты затишья об Александре Невском, Дмитрии Донском, Петре Великом, вчитывались в хронику сражений Семилетней войны, когда русские прусских бивали… Вспоминали и Гражданскую, когда революционному Петрограду и красной Москве угрожали Юденич и Деникин, но бойцы РККА выстояли. Находили новый смысл в событиях 1812 года, не случайно в библиотеках в десятки раз увеличился спрос на «Войну и мир» Толстого...

Много читал и генерал Ефремов, выкраивая время даже в дни запредельных перегрузок. В ту роковую пору генералу хотелось почувствовать себя звеном в длинной цепи, проходящей через всю историю страны. Кстати, Ефремову и воевать довелось на тех рубежах, где русские воины не раз защищали Москву от нашествий с запада.

На московском направлении он в октябре сорок первого принял командование над 33-й армией, которую быстро превратил в одну из самых боеспособных. А ведь она изначально состояла почти сплошь из записавшихся в народное ополчение, не нюхавших пороха добровольцев...

В декабре группа армий «Центр» фельдмаршала фон Бока предприняла новую решительную попытку прорыва к Москве, которая должна была увенчаться уже назначенным парадом гитлеровских войск на Красной площади. 1 декабря после мощной артподготовки две дивизии вермахта, пятикратно превосходившие в силах оборонявшихся, прорвали северо-западнее Наро-Фоминска заслон 222-й стрелковой дивизии 33-й армии. Командующий Западным фронтом Г.К. Жуков приказал Ефремову ответить встречным ударом. В операции, разработанной штабом 33-й армии, принимали участие 120 танков, стрелковая бригада, полк НКВД и два лыжных батальона. Она оказалась удачной: 76-й стрелковый полк НКВД и 136-й отдельный танковый батальон 2 декабря выбили фашистов из села Петровское. Этой операцией генерал Ефремов пресек последнюю попытку немцев прорваться к столице.

А во время начавшегося 5 декабря победоносного контрнаступления армия Ефремова 26 декабря освободила Наро-Фоминск, 4 января – Боровск, 19 января – Верею.

После непрерывных двухмесячных боев войска Ефремова нуждались в подкреплении и отдыхе. Но приказ командующего Западным фронтом гласил: во что бы то ни стало продолжать наступление на Вязьму!

Георгий Жуков, будущий Маршал Победы, скажем прямо, редко признавал собственные просчеты, да и к Ефремову – своему калужскому земляку – относился почему-то слишком сурово, отнюдь не отдавая должное его полководческим способностям. Тем дороже стоит честное признание маршала, сделанное уже после войны, когда он, с высоты прошедших лет оценивая события 1942 года, прямо сказал о том, что командованием Западного фронта и Ставкой ВГК «в то время была допущена ошибка в оценке обстановки в районе Вязьмы».

Просчеты эти объясняются, прежде всего, эйфорией после первых побед под Москвой, когда советское командование с Верховным во главе посчитало, что уже наступило время коренного перелома в войне, и Красная армия в силах гнать врага до самой границы, а может, и дальше. Но гитлеровские генералы, понукаемые фюрером, вовсе не собирались отдавать инициативу, и группировка вермахта под Москвой была спешно усилена резервами, переброшенными из Западной Европы. Поэтому врагу удалось снова усилить давление на московском направлении.

В итоге с февраля 1942 г. Ефремову пришлось действовать в окружении противника, фактически в немецком тылу. Но измученные, голодные бойцы 33-й армии (костяк которой составляли коренные москвичи-ополченцы) считали себя «железным щитом Москвы» и упорно не складывали оружия. От голода люди обессилели, съев даже разваренные поясные ремни из кожи. Боеприпасов тоже не оставалось. К тому же растаял снег, а красноармейцы были в валенках. Как назло, рано разлилась и Угра. Держались только боевым духом…

Весь март, по приказу Жукова, навстречу окруженцам пытались «пробить коридор» части 43-й и 50-й армий. Но самому идти на прорыв, чтобы соединиться с ними, Ефремову долго запрещалось: Сталин упрямо полагал, что наступательные возможности Западного фронта отнюдь не исчерпаны.

Немцы, взяв 33-ю армию в кольцо, с каждым днем сжимали его всё туже.

9 апреля Ставка ВГК прислала за Ефремовым самолет: Сталин приказал вывезти мужественного генерала из окружения. Но Ефремов отказался оставить своих солдат в таком отчаянном положении и, по существу, нарушил приказ Верховного прибыть в Москву.

На самолет погрузили лишь знамена частей 33-й армии, чтобы они не достались врагу…

Позднее Ефремову предлагали выйти из окружения окольными тропами с небольшой охраной, но спасти армию таким маневром было невозможно. Поэтому генерал деятельно готовил прорыв всех окруженных сил 33-й армии.

Гитлеровцы тем временем выдвинули Ефремову ультиматум с почётными условиями сдачи, гарантировав жизнь всем красноармейцам и командирам. Реакцией Ефремова на него была немедленная шифрограмма в штаб Западного фронта: «Прошу нанести бомбовый удар по району с врагом: Кр. Татарка… Бесово».

Комфронта Жуков тут же нацелил боевую авиацию на указанный район. Враг получил достойный ответ в виде бомбово-штурмовых налетов, на собственной шкуре убедившись, что непреклонный генерал и в полном окружении продолжает действовать, что между ним и командованием фронта всё еще есть связь. Армия Ефремова – казалось бы, почти совсем уничтоженная – оставалась боевой силой…

В ночь с 13 на 14 апреля 1942 г. около шести тысяч солдат и офицеров во главе с командармом сумели выйти к р. Угре в районе Виселово – Новая Михайловка. Однако к удивлению Ефремова, никакого «встречного удара частей 43-й армии Западного фронта», об организации которого позднее говорил Г.К. Жуков и который позволил бы многим спастись, на самом деле так и не последовало…

К несчастью, Ефремов получил тяжелое ранение в ногу, и с трудом передвигался. В лесной чаще близ деревни Горнево он окончательно понял, что шансов выйти из окружения у него нет. Тем более, что враг наседал, а патроны были уже наперечет.

Генерал решительно отвергал саму возможность плена, а идти на прорыв самостоятельно не мог, получив три ранения. Он попрощался с товарищами, которым не пожелал быть обузой, и застрелился (согласно наиболее распространённой версии, 19 апреля).

Оставшиеся в живых ефремовцы упорно пробивались к своим, некоторые примкнули к партизанам. Большинство погибло той весной, как и командарм, предпочтя смерть плену.

Но были и те, кому удалось остаться в живых. Один из прорвавшихся из «котла» – связист Владимир Гуд – с теплотой вспоминал о военачальнике, навсегда оставшемся в памяти однополчан: «Генерал Ефремов – отец солдатский. Не оставил бойцов…». Многие командиры Западного фронта, знавшие Ефремова, были уверены, что если бы он спасся, то Сталин двинул бы его выше комкора…

Так Красная армия потеряла доблестного воина и талантливого военачальника, превыше жизни ценившего офицерскую честь. Но жизнь свою генерал Ефремов отдал, безусловно, не зря: стойкость обреченного командарма стала также одним из факторов перелома – спустя считанные месяцы война покатилась в обратную сторону… Кстати, ни свидетельства выживших, ни немецкие трофейные документы не обнаруживают ни одного факта коллективной сдачи в плен кого-либо из бойцов и командиров 33-й армии. Они не сдавались до последнего…

Немцы вскоре обнаружили тело мужественного генерала и опознали его. По приказу вражеского командования хоронили Ефремова с воинскими почестями: солдаты фюрера проявили должное уважение к достойному противнику.

Известна легенда о немецком генерале, который в тот день находился в Слободке и заявил своим солдатам: «Вы должны сражаться за Германию так же храбро и мужественно, как этот генерал за свою Родину!». Есть предположение, что это был не кто иной, как сам Вальтер Модель, будущий генерал-фельдмаршал, амбициозный и гордый военачальник. В апреле 1945-го, когда нацистские вояки уже толпами сдавались союзникам, он, наперекор соратникам и подобно Ефремову, предпочел плену самоубийство.

После войны на несколько десятилетий подвиг Ефремова и бойцов его 33-й армии почти забыли. Сказывалось негативное отношение к командарму со стороны некоторых военачальников, возлагавших почти всецело на Ефремова вину за Ржевско-Вяземский «котел»… Только в наши дни подвиг Михаила Георгиевича был оценен по достоинству: 31 декабря 1996 г. ему посмертно присвоено звание Героя России, за которую он сражался с непоколебимым мужеством и стойкостью.

Антипов А.В.

Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.

Эхо выстрела, оборвавшего жизнь генерала Льва Рохлина, будет звучать еще очень долго. На небосклоне общественной жизни России последних лет фигура Рохлина выделялась своей неординарностью и авторитетом, чтобы вот так сразу подвести черту под его жизнью и загадочными обстоятельствами смерти. Боевой "окопный" генерал, он и в политике действовал как солдат - прямо и честно, не страшась трудностей и презирая опасность. Жизнь Рохлина оборвалась на взлете. Он был слишком неудобен, в его устранении были заинтересованы многие влиятельные лица. Рохлин знал об этом интересе и неоднократно говорил о нем..

ПРЕДИСЛОВИЕ

Книга эта была фактически написана до трагической гибели генерала Рохлина. Лев Яковлевич прохладно относился к идее написания книги о нем. И, прочитав рукопись, приложил все силы, чтобы в книгу вошли имена как можно большего числа людей, с которыми ему пришлось служить и воевать. Наш последний разговор на эту тему состоялся за две недели до смерти генерала.

После гибели Льва Яковлевича автор не стал изменять ничего, что говорило бы о генерале в прошедшем времени. Других существенных изменений по тексту, который был на тот момент, тоже не делалось. Ведь автор практически во всех оценках опирался на мнение генерала. И нельзя было допустить, чтобы это мнение, даже из лучших побуждений, было подвержено вольному толкованию. А авторские оценки личности самого Рохлина остались неизменны. Разве что негатив сегодня воспринимается по-другому и кажется не столь значительным, как казался при жизни Льва Яковлевича. Масштаб этой личности с каждым днем, отдаляющим нас от него, становится все более понятным: "Лицом к лицу - лица не увидать, - говорил поэт. - Большое видится на расстоянье".

Российскому обществу, к сожалению, еще только предстоит в полной мере осознать, кем был генерал Рохлин и какую часть самого общества он представлял.

Сегодня мы пока недооцениваем биографии людей. Все время ищем что-то особенное, что сами ни понять, ни почувствовать не можем. Мы впадаем в отчаяние, когда люди, на которых мы надеялись, которым верили, которых успели даже полюбить, вдруг оказываются на деле совсем другими. Последние годы эти разочарования преследуют нас постоянно.

Секрет наших разочарований прост: мы мало знаем биографии наших героев. Ведь если разобраться, то сегодня среди известных в стране политиков не много тех, чья жизнь могла бы стать примером для подражания. Большинство из сегодняшних политических кумиров скользили по жизни легко и непринужденно. Судьба не била их, не ломала, не проверяла на прочность их характеры и убеждения. Верхом их мужества были какие-нибудь "крутые" словечки, сказанные в очередном интервью или на разрешенном митинге. В лучшем случае они расхрабрились до участия в каких-нибудь авантюрах, итог которых известен и может вызывать лишь чувство сожаления.

Что касается лиц, наделенных сегодня государственной властью (имеются в виду члены правительства), то их биографии практически неизвестны обществу, а если и известны, то ничего, кроме недоумения, вызвать не могут. Это биографии заурядных чиновников, знающих жизнь по газетам, а свою работу по учебникам. На их счету нет ничего построенного, в их жизни нет ничего пережитого, в их судьбах нет того, что могло бы вызвать интерес и подсказать, что от этих людей можно ожидать.

Не лучше обстоит дело и в среде профессиональных военных. Но тут две составляющих. Во-первых, политика нынешнего руководства страны привела к тому, что о людях в погонах сегодня судят либо по тем, кто в центре Москвы стреляет из танков по гражданам своей страны, либо по тем, кто настроил себе многоэтажные особняки и ездит на "Мерседесах". Но чаще по тем, кто безропотно скулит у пустых касс частей и подразделений, клянча деньги на прокорм своих семей. А во-вторых, сами военные, несмотря на отнюдь не легкие судьбы, умудрились по-своему приспособиться к нынешней жизни. Приспособиться так, что уже мало кто верит, что военная служба закаляет характеры и формирует личности.

На этом фоне жизнь и судьба генерала Льва Рохлина - почти легенда. В его жизни было все - и боль потерь, и горечь разочарований. Был тяжелый труд, полный опасностей, и радость побед. Была борьба, была любовь. Были ошибки и заблуждения. Было все.

Не было только одного - предательства. Он никогда не изменял своей вере в Россию, в ее народ и в их лучшую долю. Он отдавал всего себя служению этой вере. И никогда не подстраивался под обстоятельства, которые навязывала жизнь.

Придя в политику в прямом смысле из окопов, Рохлин с поразительной быстротой стал одной из самых заметных политических фигур России. И это при том, что к тому времени казалось: все места на политическом поле уже заняты, все роли распределены. Генерал сломал это представление, и вскоре всем стало понятно: армия, несмотря на все свои проблемы, дала стране нового лидера всероссийского масштаба, лидера, сумевшего дать людям надежду, вселить веру и побудить к действиям. В то же время это напугало тех, кто давно обосновался на политической кухне и занял места в структурах власти. Рохлина в равной степени любили и ненавидели. Он стал единственным из политиков, кого Борис Ельцин обещал "смести". И единственным, чья смерть, несмотря на все разговоры о том, как она наступила, обнажила всю жестокость политического противостояния в стране.

Впервые о генерале я написал в 1995 году в девятом номере журнала "Воин", известного большинству читателей как "Советский воин". Очерк назывался "Профессионал".

Тогда Лев Яковлевич еще не был широко известен в стране и армии. Но о нем уже говорили.

Мне, автору этого очерка, хотелось донести до читателей образ российского генерала, человека необычной и трудной судьбы, сложного характера и неукротимой энергии. Образ, резко контрастирующий с тем, который сложился в российском общественном сознании за последние годы и о котором мы говорили...

Такую возможность давала не только война в Чечне, где Рохлин проявил недюжинные командирские способности, но и личность самого генерала, жизнь которого полна событий, прямо связанных с судьбой страны и ее армии.

В предлагаемой вашему вниманию книге сделана попытка продолжить этот рассказ. Но в основу положен качественно иной материал, который удалось собрать за прошедшие годы.

И главные из этих материалов касаются "странной" войны на Кавказе. Войны, которая раскрыла все язвы российского общества последнего десятилетия. Войны, ставшей результатом безответственной политики властей, порочности созданной ими системы управления государством. И наконец, войны, продемонстрировавшей организационный и технический развал Российской Армии, разложение нравственных устоев, на которых она держалась испокон веку.

В первой части книги рассказывается о том пути, который Лев Рохлин прошел до чеченских событий, о том, как формировался характер будущего генерала, его взгляды и привычки, как приобретался боевой опыт.

Во второй части книги мы с помощью генерала Рохлина подробно остановимся на событиях, происходивших в Чечне в декабре 1994 - феврале 1995 года. Расскажем о том, как шли боевые действия в Грозном и что происходило накануне его штурма. При этом мы в первую очередь будем говорить о чисто военных вопросах, о проблемах управления и взаимодействия войск в частности и силовых структур в целом. Эти вопросы мало изучены и практически не освещены в средствах массовой информации. А потому мало кто представляет, в чем состояли конкретные причины поражения армии на первом и втором этапе военной операции, как и в чем проявлялись пороки системы управления войсками и их подготовки в последние годы.

В третьей части мы расскажем о том, почему генерал Рохлин накануне выборов в Государственную Думу вошел в правительственное движение "Наш дом - Россия" (НДР), о его отношениях с Виктором Черномырдиным, о встрече с Борисом Ельциным и о тех иллюзиях, в плену которых пребывал "окопный" генерал. Кроме того, мы расскажем и о том, что делалось Комитетом Государственной Думы по обороне, который он возглавлял, для того, чтобы изменить ту ситуацию, которая неизбежно толкала и продолжает толкать Российскую Армию и всю оборону страны к краху. И даже не на полях войны. А прямо в казармах.

Антипов А.В.

Лев Рохлин: Жизнь и смерть генерала.

Эхо выстрела, оборвавшего жизнь генерала Льва Рохлина, будет звучать еще очень долго. На небосклоне общественной жизни России последних лет фигура Рохлина выделялась своей неординарностью и авторитетом, чтобы вот так сразу подвести черту под его жизнью и загадочными обстоятельствами смерти. Боевой "окопный" генерал, он и в политике действовал как солдат - прямо и честно, не страшась трудностей и презирая опасность. Жизнь Рохлина оборвалась на взлете. Он был слишком неудобен, в его устранении были заинтересованы многие влиятельные лица. Рохлин знал об этом интересе и неоднократно говорил о нем..